ГРЯНУЛА ВОЙНА

О войне я узнал в очереди за хлебом в магазине около Шамотного завода. А на другой день уже огромные толпы народа собирались около военкомата. Сразу же была введена светомаскировка. Около каждого дома мы вырыли окопы в полный рост и сверху перекрыли их бревнами, это — на случай бомбежки. Потом было много бомбежек, но жители почему-то туда не прятались, а предпочитали подвалы своих домов. Считали, что три этажа над головой  надежней, чем накат из бревен в окопе. Очень быстро все было поставлено на военный лад. На заводы пришли женщины вместо ушедших мужчин.

На шахты подмосковного угольного бассейна нужны были рабочие, и я получил повестку о мобилизации в ремесленное училище шахтеров, в рабочий поселок Огаревку в 15 км от Щекино. И я стал, вопреки моему желанию, учиться на электрослесаря подземных установок. В школе я учился хорошо, всегда был активным, дисциплинированным, даже уже тогда у меня были твердые жизненные цели. И, конечно, ремесленное училище меня не устраивало, но уже шла война, и человек не был хозяином своего желания.

Армия генерала Гудериана быстро приближалась к Туле с юга, поэтому все наше училище мобилизовали на так называемый трудовой фронт. То есть в районе деревни Житово (южнее Щекино в 6 км) мы начали рыть многокилометровый противотанковый ров. Десятки тысяч человек, в основном женщины и подростки, вроде меня, рыли этот ров глубиной около 3 метров и шириной 7-8 метров. После рассказывали, что ни один немецкий танк  в этот ров так и не заполз. Танки шли, в основном, по дорогам. Ночевали мы, как правило, в соломе, а днем снова копали.

Запомнилась пунктуальность немецких летчиков того времени. Прилетал один самолет и выбрасывал листовки запомнившегося содержания:

«Девочки и дамочки не ройте ваши ямочки,

Придут наши таночки, зароют ваши ямочки».

После этого шло уже грозное предупреждение: « В 13 часов наши самолеты будут обстреливать противотанковый ров». И точно в 13 часов вдоль рва пролетал самолет и поливал пулеметной очередью всех, кто не убежал ото рва. Сначала этим листовкам не верили, но потом немцы нас приучили. Наших самолетов в воздухе практически не было, и фашисты были полными хозяевами неба. Они очень много бросали листовок всякого содержания, но, в основном, с требованием убивать комиссаров и евреев и сдаваться в плен.

В середине октября 1941 года начались ежедневные бомбежки в основном железных дорог и скопления людей на больших дорогах. Началась страшная паника и местная власть перестала управлять. На заводе началась эвакуация ценного оборудования и квалифицированных рабочих. Отец был не транспортабелен и мы, естественно, думали, как нам жить в оккупации. Никто не надеялся, что немецкие власти дадут нам пропитание. Начался массовый грабеж магазинов и складов. Я помню, что мы, не менее 100 человек, окружили склад с зерном, это дальше за вокзалом, и под возгласы женщин пошли на его штурм, но солдаты выстрелами над нашими головами нас сдерживали. Но после очередного штурма мы ворвались на склад. Я распорол мешок ржи, высыпал половину, и полмешка принес домой. Помню, что как-то по незнанию принес вместо проса полмешка немолотой горчицы.

Я ВПЕРВЫЕ УВИДЕЛ НЕМЦЕВ

Армия Гудериана взяла 29 октября 1941 года город Щекино. Немцев я увидел сначала с чердака дома номер 6, вернее, колонну, которая шла по Крапивненскому шоссе от шахты №16 (сейчас ее нет). Был теплый солнечный день и на 2-ой группе немецкие солдаты появились уже к обеду. Они были одеты в добротные мундиры с засученными рукавами, на шее – автоматы. Нас ошеломила их мощь на фоне отступающих наших солдат. И сразу на всех углах появились приказы на ломанном русском языке. Везде сообщалось, что немецкая нация – это особая нация, которая принесла нам так называемый «особый порядок». Сообщалось, что мы должны быть покорны и за всякое отступление от установленного порядка положена смерть. При этом даже незначительно выполненная работа поощрялась, как правило, сигаретой или остатками пищи из солдатского котла. Только выйдешь из дома, как сразу слышишь:  «Русс, комм!». А дальше приказ: пилить дрова, носить воду и т.д. Солдаты, как правило, эту черную работу не делали. К солдатским кухням свозилось много кур, гусей и поросят. Скотину убивали они сами. В городе не стал работать  водопровод, поэтому воду возили из ближайших деревенских колодцев или из колодцев, которые были на территории Шамотного завода.

Общаться с немцами мы научились очень быстро. В школе я изучал немецкий язык, да и жизнь заставила говорить по-немецки. Каждый солдат немецкой армии всегда носил с собой толстый альбом семейных фотокарточек. И если к нам в дом входил солдат, даже ненадолго, он всегда открывал альбом и показывал свой дом, родителей, невесту и т.д. Фотографии, конечно, были богатые. Такого мы никогда не видели.

Помню один воздушный бой над нашим домом. Один наш истребитель отбивался от четырех мессершмитов. Он не удирал, а сам смело атаковал их. В конечном счете, они его сбили. Самолет упал около железнодорожного моста на шахту номер 16,но не сгорел. Когда мы туда прибежали, летчик, младший лейтенант с украинской фамилией, был мертв. Он лежал метрах в двадцати от самолета. Пистолет и сапоги летчика забрал парень чуть старше меня, он жил недалеко от моста.

По настроению немецких солдат чувствовалось, что началось наступление наших войск. Радио мы не слушали и всю информацию получали от немцев. А они говорили, вернее, показывали кольцо, что Тула окружена, Москва окружена и скоро всем будет «капут». Не думали они воевать зимой, поэтому у солдат не было зимней  одежды. Когда начались морозы, а они в этом году были особенно сильные, нам нельзя было выходить на улицу ни в валенках, ни в шапке и особенно в варежках. Все это моментально отнималось. На нас смотрели не как на людей. Могли раздеться догола и бить вшей, не считаясь с нашим присутствием. Я получал и оплеухи за неправильно понятые команды.

Первые русские солдаты появились у нас рано утром 14 или 17 декабря 1941 года.  Они были в шубах, в валенках, в руках автоматы и вид у них был очень боевой. Какая это была противоположность нашей отступавшей армии. Ликование было великое. Назавтра я уже щеголял по городу в новых кованных, очень прочных немецких ботинках. Но теперь  меня остановил уже наш патруль. Привели домой, и сняли ботинки. Также был вывешен  приказ о сдаче всего трофейного имущества.

ИЗ ШКОЛЫ НА ЗАВОД

20 января 1942 года я поступил в 8-ой класс в открывшуюся школу, которая располагалась в полуразрушенном бараке около деревни Грицовка. На весь город не смогли тогда собрать ни одного 10 класса. Было по одному 8 и 9 классу. Мы тогда меньше учились, больше занимались расчисткой фронтовых дорог (снега в ту зиму было очень много).

Позднее, в музее Щекино я узнал, что 50-я армия генерала Болдина, оборонявшая Тулу, потеряла при освобождении Щекино 6 тысяч солдат. Бои, вроде, шли и незначительные, а потери большие. У немцев потери тоже были большие.

В конце мая я закончил 8-ой класс и даже с похвальной грамотой. Отец выздоровел, а завод, который эвакуировали (а остальное взорвали), так и не думал начинать работать. Отцу приказали поехать на Урал на Тавтимановский керамический завод, куда в 1941 году были эвакуированы оборудование и рабочие с завода Кислотоупор. Мы поехали, почему-то, вдвоем с отцом. С 1 сентября 1942 я года стал токарем-учеником в ремонтном цехе этого завода.

На Тавтимановском заводе в конце 1942 года я вступил в комсомол. До войны в комсомол принимали только самых достойных по рекомендациям уважаемых людей. Но в 1942 году этот порыв как-то затих. Все меньше становилось людей, которые бы хотели быть всегда впереди, в том числе и на фронте. А я в то время уже был допризывником и каждый вечер в лаптях и с деревянным ружьем на плече проходил курс военной подготовки. Наверное, была команда сверху, чтобы все допризывники в армию шли комсомольцами.

Я ЧУТЬ НЕ СТАЛ ЛЕТЧИКОМ

18 ноября 1943 года меня призвали в армию. Проводов никаких не было, да, и не на что. На заводе дали новые лапти и отоварили картошкой на две недели вперед. Да и слез было мало. Мне казалось, что это все игра или тренировка, что я скоро вернусь. Но ушел на целых семь долгих, страшных и тяжелых лет. Отец был уже тяжело болен, и он чувствовал, что прощается со мной последний раз. Женщины нас оплакивали, как покойников, но я, почему-то, всегда был уверен, что вернусь с войны живой. 8 классов образования в 1943 году были куда значимее, чем высшее образование сейчас, поэтому меня направили в авиационное училище. Я был небольшого роста, очень худой, но к своему удивлению, прошел медицинскую комиссию, хотя отбор был довольно жесткий. И вот я – курсант Уфимского училища, где через 8 месяцев из меня должны были сделать стрелка-радиста.

КАК Я ОКАЗАЛСЯ В ШТРАФБАТЕ

Но случилось все не так. 5 декабря меня разыскал знакомый из Тавтиманово и сказал, что у меня умер отец. Я был еще неопытный солдат и не знал, как оформить отпуск. Да его бы мне все равно не дали. В общем, я перепрыгнул через забор, на вокзале запрыгнул в товарный вагон и ночью приехал в Тавтиманово. Шел домой через кладбище, увидел свежую могилу и понял, что на похороны я опоздал. Через день я на поезде снова поехал в Уфу. Тогда по поездам ходили опергруппы, задерживали дезертиров и всех подозрительных. Решили и меня, конечно, проверить. Я от них пытался бежать, но был легко пойман. После чистосердечного моего признания руководитель группы сказал, что вот сейчас приедем в Уфу, позвоним в училище и тебя выпустим. Но в Уфе на перроне нас ждал большой караул и меня, как ярого преступника, отвели в тюрьму. Допросов было мало, и так все ясно – дезертир на двое суток. Суда не было, зашел в камеру какой-то старшина и зачитал мне, что на основании статьи 147 пункта ж (может уже и забыл точное название) за самовольную отлучку свыше суток по законам военного времени мне положен расстрел, но комендант Уфы генерал Сафонов приговорил меня к трем месяцам штрафной роты.

Меня перевели в помещение, где формировалась штрафная рота. Я запомнил это здание на улице Челюскинцев дом 5 , кажется. Это был пересыльный пункт. Его подвальное помещение было похоже на тюрьму с одной большой камерой человек на 50 – 100.

Я раза два видел, как помощники «комиссара» убивали людей, пытавшихся своровать пайку хлеба. И главное, за это никто никого не наказывал. Придут, заберут труп и все. А все же эта жесткость была оправдана. Она дала возможность многим выжить, в том числе и мне. Я был самый молодой в штрафной роте и поэтому, наверное, пользовался покровительством «комиссара». Половина роты была просто бандиты, осужденные на 10 лет.

ШКОЛА КОМАНДИРОВ

По пришествию трех месяцев меня направили в школу младших командиров, которая стояла на станции Алкино около Уфы. Зима 1943 года была суровая. В землянках печей не было, матрасов и одеял тоже не было. Грелись собственным теплом. Одевали нас одеждой, оставшейся после убитых и раненых солдат, а затем отремонтированной. Хоть это и называлось полковой школой, но занятий у нас никаких не было. Бани тоже не было. Раза два сводили в какую-то землянку, где прожаривали наше белье. Но от этого вшей не уменьшалось.

Очень много солдат болело, но умирали в основном от того, что съедали что-либо на помойке или украв на кухне. Таких мы хоронили ночью тайно, без почестей в оврагах. Их считали как дезертиров — не хотят на фронт, вот и отравились. Были и настоящие дезертиры, которые не выдерживали этих пыток. Таких публично расстреливали в назидание нам. За войну я три раза присутствовал при расстрелах. Ни ужаса, ни покаяния после них у меня не было. Душа была такая черствая, что уже ни на что не реагировала.

В конце апреля 1944 года, присвоив нам первое воинское звание – ефрейтор (положено было сержант, но школу мы не окончили), надев на нас все новое обмундирование, нас отправили на Северный Кавказ. Запомнился разбитый Сталинград. Середины улиц уже были расчищены, и можно было пройти, но кругом сплошные руины. Я не видел ни одного здания с крышей. Мы набрали много трофейного оружия, и во время хода поезда шла сплошная стрельба. Чувствовалось, что ехал эшелон пацанов 17 – 18 лет. На станции Тихорецкой нас привели в баню. В это время немецкие самолеты начали бомбить станцию, вся обслуга бани разбежалась, и мы долго сидели в бане голые, а воды так и не дали. Высадились на станции Гудермес. Нас разбили на отряды, дали автоматы – и в горы.

КАК Я ПОПАЛ В МОСКВУ

В армии часто бывают неожиданные повороты судьбы, так и здесь случилось. Нас, человек 50, но только русских, отобрали и сказали, что мы поедем в Москву, в дивизию, которая охраняет правительство. Нас, конечно, не переодели, сказав, что там все новое дадут, поэтому я свои ботинки променял на брезентовые полуботинки. И когда наш вагон встретил представитель в Москве, он ужаснулся нашему виду. Вагон загнали в тупик и только ночью нас вывезли в лагеря. Это станция Горинки в  сторону Балашихи. Здесь я получил первые солдатские навыки.  Раньше все навыки больше смахивали на тюремно – лагерные. Даже спать стал на простыни, а в баню водили аж в Сандуны. Полк стал называться 9-ый Краснознаменный мотострелковый полк 2-ой дивизии. После нас перевели в знаменитую дивизию №1 имени Дзержинского особого назначения. После учебной подготовки я был назначен в роту связи и сразу попал на курсы радистов – радиотелеграфистов, которые были при особом батальоне связи дивизии. И все это размещалось в Покровских казармах около Чистых прудов.

В школе радистов я проучился месяцев 8. Учился с большим желанием и на всю жизнь полюбил эту специальность. До конца службы я практически почти каждый день работал на радиостанции. И азбука Морзе так втемяшилась в меня, что я и сейчас, через 48 лет после окончания школы свободно могу передавать на ключе, медленно, но на слух еще принимаю любой текст. Останавливаясь перед любым плакатом, я машинально отстукиваю его текст. До сих пор я помню все коды-позывные, которыми мы работали. Мне кажется, что я и сейчас смог бы работать на радиостанции. Хотя мои однополчане – радисты давно все забыли, но у меня осталось это на всю жизнь, потому что это дело было любимое.

ПАРАД, КОТОРЫЙ Я НИКОГДА НЕ ЗАБУДУ

Парад, который я никогда не забуду, состоялся 24 июня 1945 года — парад Победы. Все кто дожил до победы, хорошо помнят этот день, и я его помню до мелочей. Забушевала вся казарма, солдаты начали выскакивать на Покровский бульвар, многие в нижнем белье. Улицы все больше загружались народом. Везде были танцы, песни и веселье. Сердобольные старухи прямо на улице угощали солдат, кое-где и стопку подносили. Вся Москва вышла на улицы. Нас по подразделениям стали направлять в различные районы Москвы для наведения порядка. Но я оставался в казарме, т.к. был после дежурства на кухне. Я помню, мы с другом Федей Накоряковым, очень похожим на артиста Бориса Андреева, вышли на улицу и сфотографировались в фотомастерской у Покровских ворот. Эту фотокарточку я сейчас храню, как особую реликвию. К вечеру и нас, человек 20, направили в гостиницу Москва, там в ресторане кто-то кого-то застрелил. Но когда мы туда пришли, там уже забыли, кто в кого стрелял, и мы пошли домой через Красную площадь. Она была забита народом. Машины, которые выезжали из Спасских ворот, останавливали, и если там был военный, то его качали всей толпой. Наверное, я только раз видел столько сразу счастливых людей, хотя у многих и слезы были на глазах. После был салют и великое счастье и надежда на будущее сияли у всех на лицах.

PS: Сейчас Владимир Балобанов живет со своей семьей в Новосибирске. Он очень надеется, что книга его воспоминаний станет «тем наследием и бесценным опытом, которые помогут внукам и правнукам прожить свою жизнь достойно и счастливо».

Из книги воспоминаний Владимира Балобанова «Повороты судьбы». В публикации использованы фото из семейного архива Балобанова.